Добро и зло, добродетель и грех, справедливость и произвол… Где найти грань между этими категориями? На протяжении истории человечества каждое культурное сообщество по-своему разрешало эту задачу, создавая своды морально-этических норм, оформленных в виде традиций, записанных законов.  

Христианский мир опирается, прежде всего, на великую мудрость Библии – священного Писания и дополняющего его священного Предания. По верованиям христиан, Библия – это не изложение вероучения и не история человечества, а речь Бога, обращенная к людям, и Его диалог с людьми: «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последнии дни сии говорил нам в Сыне» (Евр: 1.1–2). Поэтому веками сложившиеся христианские нормы поведения трактуются верующими как Богооткровенные истины, как заповеди, которым необходимо следовать неукоснительно, соблюдение которых улучшает саму природу человека, т.е. делает его чище и прекраснее, защищает от порока и греха, тем самым подготавливает его к высшей цели – достижению царства Божьего, вечной жизни души. Однако человек по природе своей слаб и может поддаться греховному искушению. Именно поэтому для христианского мира всегда было актуально поддержание этических норм в устной и письменной формах. Эту же роль выполняли и визуальные источники, к которым относятся произведения иконописи, живописи, скульптуры, книжные миниатюры и др.

В христианском искусстве центральное место занимают евангельские темы, размышления о вечной жизни в раю и расплаты за грехи в преисподней, о жизни праведной и грешной. В период позднего Средневековья наряду с этой проблематикой небывалого размаха достигла тема эсхатологии или Второго пришествия Спасителя и свершения вселенского Страшного суда. Мысли о справедливом Высшем суде волновали умы людей и Запада и Востока. Как правило, подобные настроения в обществе особенно актуализируются в ответ на обострение общественно-политической ситуации, социально-экономических противоречий, усиления давления церковных властей, т. е. в ответ на несовершенства «земной жизни» люди ищут спасения в жизни вечной и в, связанном с этим, ожиданием конца мира. Всплеск социальной активности общества, как правило, приводит к активизации его творческого потенциала. Создаются произведения искусства значимые для всей мировой культуры.

Своеобразие социально-политического развития, религиозных и бытовых традиций Западной и Восточной Европы определили особенности трактовки актуальных проблем христианского бытия и отношения к ним.

Попытаемся на примере произведений живописи и книжной миниатюры сравнить отражение этих проблем в западнохристианском и восточнохристианском мире и показать отношение людей к понятиям общечеловеческих гуманных ценностей.

Эпоха позднего Средневековья (вторая половина XV – XVI в.) на Западе, с одной стороны, стала периодом расцвета идей гуманизма и искусства Северного Возрождения и Итальянского Ренессанса, с другой, временем сильнейших потрясений социально-экономического, политического, религиозного характера. Связано это было, прежде всего, с такими событиями как открытие Америки и последовавший за ним экономический кризис из-за нахлынувшего в Европу потока золота, движение Реформации с мощным агрессивным противостоянием сторонников традиционных католических ценностей и новых «протестных» религиозных верований. Ответом на Реформацию стали слившиеся воедино движения католической реформы и Контрреформации. Кроме того, это было время открытий в науке, и последовавшего за ним процесса внедрения элементов технического прогресса. К примеру, был изобретен печатный станок, что совершило настоящий переворот в обществе, – было положено начало эпохи создания новых средств коммуникации.

Эти события были переломными не только для отдельных западных стран, но и для мировой истории, в целом, и происходили они в ситуации крайнего обострения социальных отношений.

Христиане, на протяжении многих столетий находившиеся в состоянии предчувствия конца света, ожидания Страшного суда, в этот период особенно обостренно воспринимали происходящее, поскольку уже видели «признаки» приближающейся кончины мира, а некоторые представители общества заявляли о Страшном суде, как об уже свершившемся факте. Привычное рушилось, а новое было неизвестным и пугающим и часто связывалось с воцарением в мире антихриста. Так, одним из признаков антихриста многие люди Западной Европы восприняли упомянутое выше изобретение печатного станка, поскольку считали его результатом происков дьявола. Дело в том, что широкое использование печатного станка привело не только к увеличению количества книг информативного или же душеполезного для верующего человека содержания, но и к  печатанию церковных индульгенций, игральных карт, картинок непотребного содержания и прочего. Сама книга, отношение к которой раньше было как к предмету, практически, сакральному, несущему в себе мудрость, теперь обесценивалась, прежде всего, в силу своей доступности.

Многие деятели западноевропейского искусства оценивали технический прогресс как движение к разрушению человека. Великим провидцем и гениальным художником-философом был голландский мастер Иероним Босх. Его картины следует читать как, своего рода, зашифрованное послание. Разобщенные, казалось бы, на холсте отдельные сюжеты объединяются общей идеей, повествованием о бессмысленности человеческой жизни, оболванивании и профанации человеческого потенциала. Знаменитый триптих «Сад земных наслаждений» демонстрирует в намеренно абсурдной сюрреалистической манере насмешку над пороками, упадком духовных и этических ценностей, невежеством плебса (рис. 1). В многочисленных сценах, которые составляют композицию картины, сатира соседствует с эротикой и насилием, с первородными грехами и земными бедами. До сих пор исследователи ведут споры о том, какой мировоззренческой позиции придерживался Босх. По одной гипотезе он был сторонником движения катаров, которые провозглашали, что весь мир есть порождение дьявола, а люди – греховные существа, обреченные на «наслаждения», которыми их искушает творец-Дьявол. Авторы другой гипотезы считают, что художник входил в духовную группу – общество адамитов или общество Святого Духа, одним из положений которых является утверждение о том, что личность человеческая деградировала, ее развитие прекратилось, и вся жизнь современного человека сводится к кругу наслаждений, к галлюцинаторным видениям. Кроме того, по мнению адамитов, человек постепенно становится частью своей дьявольской изобретательности, т.е. превращается в раба своих изобретений (рис. 2). Это не что иное как признак уже наступившего Страшного Суда, – оторванность человека от Божественной духовной природы и превращение его в биологический механизм, в зомбированное, зависимое от технических новшеств, скудоумное создание.

Одним из ярких образов босховских фантазий является изображение книги на голове (рис. 3). Что бы это значило? Когда книга на голове, ее усваивать не надо. Вспомним главу из книги Апокалипсис или Откровения Иоанна Богослова – ангел из облака явился апостолу Иоанну, протянул ему книгу и заставил ее съесть: «…И взял я книжку из руки Ангела, и съел ее; и она в устах моих была сладка как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем» (Откр: 10-10) (рис. 4). Знания книги должны быть поглощены, растворены в человеке. Однако, когда книга на голове, от нее ни горько, ни сладко. Прочел, забыл, и в голове пусто. Подобный же аллегорический смысл имеет и воронка на голове у «врачующего». Воронка – это то, через что все переливается, не задерживаясь, символ пустоты. Воронка на голове – первый признак «лжемудрости», т. е. глупости, против которой нацелено практически все творчество Босха.

Символы картин Босха, как это ни парадоксально, актуальны и в наши дни. Всеобщая доступность к информации, которая проглатывается, не перевариваясь, стала отличительной чертой нашего времени. Стоит вспомнить, к примеру, мировое интернет-пространство, которое, кроме своих несомненных положительных сторон, имеет и негативные – очень часто люди, посещая просторы интернета, перестают подключать свои творческие интеллектуальные и анализаторские способности и пользуются определенными клише или штампами, т.е. скопированными материалами, предлагаемыми в неограниченных количествах «мировой паутиной» в различных целях – при подготовке к экзамену, написании реферата, а то и диссертации, книги, сценария и др., а также просто бездумно проводят время в заглатывании самой разнообразной, в том числе, и низкопробной информации. Эффект от такого чтения получается, в лучшем случае, как у героев Босха – ни горько, ни сладко. 

Картины Босха следует «читать» как предупреждение и наставление. Причем в его полотнах присутствует как язык аллегории, так и прямое морализаторство. К таким произведениям можно отнести композицию «Семь смертных грехов», где по центру выписан образ Христа или всевидящее Око Бога, а по окружности показаны главные грехи человека - похоть, гнев, зависть, лень, чревоугодие, гордыня, алчность, - которые художник объясняет на примерах жанровых сценок. По четырем углам композиции даны зарисовки на темы: смерть, Страшный суд, ад и рай (рис. 5). Таким образом, наглядно показан весь цикл существования человека и его души. Сначала жизнь земная с ее суетой и многими ошибками, потом неизбежная смерть в окружении близких, а далее – суд небесный, когда душа предстает перед Высшим судом, и «приговор» – ад или рай.

О своих прегрешениях и роковых ошибках человек вспоминает подчас только на смертном одре, а то и по другую сторону жизни. Тогда и возникает искреннее раскаяние, но изменить уже ничего нельзя. Поэтому, по христианской традиции, человека необходимо вовремя отвести от греха, предупредить либо наставить на путь раскаяния. Посредством изображения такую работу может проделать произведение живописи, как рассматриваемая картина Босха. Концепция назидательной проповеди одинаково близка христианам всех направлений. Отдельные мотивы, а, зачастую, и целые сюжеты изображений на тему обличения греховности в русском православном искусстве созвучны с изображениями Запада. Там, чаще всего, зарисовки подобной нравоучительной тематики можно встретить в лицевых (иллюстрированных) книгах.

В восточно-русских землях значительный подъем православного искусства связан с ростом национального самосознания, провозглашением идеи объединения православного мира под эгидой Москвы после падения Византии.

В русской культуре до XVIII в. не существовало живописи европейского типа. Волновавшие народ духовно-нравственные проблемы находили отражение, в первую очередь, в миниатюрах книг традиционного (православного) круга чтения. Рукописная книга, в том числе и лицевая (иллюстрированная) всегда была любима и почитаема на Руси. И если на Западе с изобретением книгопечатания рукописная традиция, фактически, исчерпала себя, то на Руси после широкого внедрения книгопечатной техники процесс переписывания и оформления книг не прекратился. Рукописную традицию продолжило старообрядчество – общественно-политическое движение, не принявшее церковного реформирования второй половины XVII века. Старообрядцы сумели не только сохранить многие образцы «древлеправославной» культуры, прежде всего иконы и книги, но и, во многом, преумножить, создав немало настоящих произведений искусства. Иллюстрированные варианты книг с сюжетом на тему греха и искупления в большом количестве стали появляться на Руси с XVI–XVII вв., а затем продолжали создаваться на протяжении XVIII–XX вв. стараниями старообрядческих книжников.

Тема греха и добродетели, несомненно, была особенно важна для русского православного мировосприятия.  Христианство, по сути своей, есть религия спасения. По словам русского писателя Н. Лескова, для православного верующего смыслом жизни было, «вымолить дар страха Божьего…», чтобы молитвой, покаянием и добрыми делами суметь пройти по ступеням нравственного очищения и достигнуть царства Божия. Поэтому тема обличения греха, недопущения зла и несправедливости в жизни, своевременного покаяния – всегда была насущна для верующего. В определенные периоды времени эта тема звучала особенно актуально для русского народа. Вспомним отдельные ключевые события периода XVI-XVII в., когда появились лицевые изображения с подобной тематикой.

Христиане православного мира так же, как и на Западе, особенно остро «почувствовали» на себе признаки приближающегося конца света к рубежу XV–XVI вв. В это время русское общество потряс всплеск эсхатологических настроений, связанный с ожиданием к 1492 году конца света (истекло 7000 лет по летоисчислению от Сотворения мира). Определенную роль в укреплении этих настроений сыграло распространение многочисленных ересей (стригольники, новгородско-московская ересь или жидовствующие и др.). Середина и вторая половина XVI в. – время ожидания конца света в связи с «уточнениями» его даты (1564 г. или 1567 г.), сделанными еще в начале века новгородским архиепископом Геннадием. Кроме того, это были тяжелые, обагренные кровью времена правления царя Ивана Грозного. Далее «Смутный» период начала XVII в. с тяжелейшим государственно-политическим и социально-экономическим кризисом в связи с польско-шведской интервенцией. Наконец, церковный раскол второй половины XVII в., в результате которого произошло отделение от Русской православной церкви части верующих, не принявших реформ.

Многими представителями русского православного мира эти события воспринимались как испытание веры и стойкости характера. Искусство этого времени развивалось особенно активно, отображая основные политические проблемы, социальные противоречия в обществе и, тесно связанные с этим, вопросы духовного нравственного воспитания, отношения к христианским ценностям и заповедям. Как и западные христиане, люди православной веры обращались к мудрости высшей Божественной истины – библейской истории, евангелию, святоотеческим сочинениям – в надежде не столько на разрешение земных проблем, сколько в поисках спасения в жизни вечной. Человеку средневекового сознания важно было понимание истинных нравственных ценностей, следование которым в земной жизни приведет его к спасению в жизни вечной.

Одним из сочинений с подробным изложением грехов человеческих, наказания за них и воздаяния за добрые дела было «Житие Василия Нового и Григориево видение». Это византийское сочинение, переведенное в XIV в. на церковнославянский язык, стало одним из самых любимых и почитаемых на Руси. Три лицевых списка этого памятника хранятся в собрании рукописей кириллической традиции Уральского Федерального университета.

Миниатюры к сочинению отображают такие сюжеты как воздушные мытарства, борьба между ангелами и демонами, Страшный суд. Они содержат элементы назидания и нравоучительной проповеди.

На одной из миниатюр рукописи запечатлен непревзойденный по своей выразительности образ Смерти в виде скелета с орудиями пыток в руках (рис. 6). Изображена Смерть во весь лист, намеренно гротескно и устрашающе, рядом с телом умершей Феодоры. Смерть страшна, но далее последуют еще более страшные события – душа должна пройти череду «мытарств», во время которых определяется количество добрых и злых дел, содеянных человеком при жизни. Эту процедуру осуществляют ангелы и бесы, взвешивая с помощью «мерила» (весов) человеческие поступки. (рис. 7). И в зависимости от того, каких дел оказывается больше, победу в борьбе за душу одерживают темные или светлые силы. Итогом является определение посмертной судьбы души – попадет она в рай или ад.

Образы демонических сил в искусстве были одинаково популярны как в Западной Европе, так и на Руси. Но в отличие от западноевропейского искусства, имеющего почти тысячелетнюю традицию развития демонологической иконографии (с IX-X в.), в русском православном искусстве демонические образы обретают разнообразные и, зачастую, устрашающие формы только со второй половины XVI в., когда особенно активно шел процесс создания, переписывания и иллюстрирования рукописей. Изобразительные ряды в них строились как из традиционных элементов русского иконографического искусства, так и отдельных заимствованных западных образцов. Приведенный образ Смерти перекликается с многочисленными западноевропейскими изображения на тему Danse macabre (фр.) или Пляски Смерти, – аллегорической драмы, в основе которой лежали идеи о ничтожестве человеческой жизни, о мимолетности земных благ и несчастий, о равенстве всех и каждого пред лицом смерти:

Весь мир качается под пляшущей пятою,
То – пляска Смерти вас несет в безвестный мрак!
(Ш. Бодлер)

Западноевропейские художники Средневековья в большом количестве воспроизводят образы смерти в гравюре и на живописных полотнах. Это Михаэль Вольгемут (рис. 8), Альбрехт Дюрер, Ганс Гольбейн Младший, Бернт Ноттке, Гийо Маршан, Никлаус Мануэль, Ганс Бальдунг (рис. 9), Иероним Босх, Питер Брейгель Старший и др. Во многом, причиной распространенности мотивов рассуждений о смерти и ее аллегорических изображений явилась эпидемия чумы или, как ее называли, Черной Смерти. Возможно, из этой обширно представленной на Западе темы Смерти, заимствовали изобразительные элементы русские книжники. Строки французского поэта XV в. Франсуа Вийона можно одинаково отнести к изображениям на тему макабра как западноевропейским, так и восточно-русским, в том числе и к нашей миниатюре из «Жития Василия Нового»:

От смерти не найдешь защиты.
Смерть скрутит в узел плети вен,
Провалит нос, обтянет кожу;
Наполнит горло горький тлен.

Визуальная демонология Запада и Руси имеет черты как сходства, так и различия. На Западе, в основном, превалируют изображения гротескные, устрашающие.  Исключение в этом ряду представляют отдельные гравюры. К примеру, Г. Гольбейн в своем цикле гравюр на тему макабра сознательно идет на осмеяние смерти как персонажа, в результате, выглядит она не столько уродливо-безобразной, сколько нелепо-смешной (рис. 10). В русской же миниатюре практически всегда присутствует элемент сарказма и насмешки над «бесовскими силами». Несмотря на то, что идет описание каких-то устрашающих эпизодов, изображение открыто пародии и игре форм (рис. 11). Хотя следует заметить, что в русской миниатюре границы между страшным и смешным достаточно трудно уловимы. Возможно то, что нам сейчас кажется нелепым и смешным, изначально задумывалось художником как устрашающее, и так же воспринималось читателем. В противоположность этому, западноевропейские изображения демонов, как правило, чудовищны, монструозны, часто представляют собой зрительные комбинации человеческих и звериных элементов, замещения одних частей тела другими, утрирования отдельных черт, как на картине Мартена де Воса «Искушение Святого Антония» (рис. 12). Сравним это изображение с другим – миниатюрой из «Видения Козьмы игумена» (собрание музея «Невьянская икона», г. Екатеринбург), где бесы также истязают монаха, но обличие их совсем не устрашающее. Это нагие розовые фигурки с нелепо вытянутыми языками, «поросячьими» хвостами, крыльями, а в остальном, вполне антропоморфными телами (рис. 13). Смысл всех этих изображений сводится к одному морализаторскому принципу – как бы тяжело не приходилось в жизни человеку, нельзя поддаваться искушению «бесовщины», чтобы не потерять свою душу. И западноевропейские христиане, и восточноправославные одинаково подходили к пониманию главного – сохранению верности Божественной истине, следование которой приведет верующего к спасению.

Существует также цикл миниатюр с изображением «грехов», за которые люди расплачиваются, будучи уже за порогом смерти. Миниатюра с сюжетом на тему «греха плоти» из того же сборника (музей «Невьянская икона») рассказывает о загробных мучениях девицы, при жизни занимавшейся «блудом» и скрывшей этот грех на исповеди. Она изображена сидящей верхом на огнедышащем змее, грудь и шею ее кусают змеи («…два ужа великия сокрушах выю ея, а два перси ссуше…»), летучие мыши раздирают ее глаза («…два же нетопыри дерущи очи ея…»), руки ее терзают собаки («…руце же ея грызут два пса великия…»), уши проткнуты стрелами («…во ушию  две стрелы огненнии вонзеннии…»), а на голове угнездились ящерицы («…на главе же ея колико быша власов, толико ящериц…») (рис. 14). Несмотря на статичность и условность изображения, свойственную большинству книжных миниатюр восточно-православного искусства, представленная картина не лишена эмоциональности.  Вызывая чувства удивления и страха она, вероятно, настраивала молодых людей на праведный образ жизни.

А вид грешников в аду, разделенных по условным секторам по видам грехов, скорее всего, наводил ужас на читателя и заставлял обратиться к своевременному покаянию (рис. 15).